У входа нет выхода - Страница 58

В своем ряду Икар спокойно грыз пластиковую бутылку – будто курил сигару. По соседству с ним в длинном денничке-вольере тусили жеребята, недавно отнятые от мамок. В проходе ошивался непривязанный ослик Фантом и совал морду: требовал ласки. Ночь – не ночь, ему все равно. Рина поспешно спрятала руки за спину.

– Сгинь, графоманская сила!

Фантом обиделся и ушел, двигая ушами.

– Тебе надо самого смирного. Кто у нас самый смирный из летающих? – Рина заглянула в амуничник. Сдернула с гвоздя уздечки, тяжелые седла тащил Сашка.

– Дельта? – неуверенно сказал Сашка.

– Дельту Кавалерия запрещает трогать до ноября. Она жеребая.

– Она же старушка! – поразился Сашка.

– Все вопросы к Цезарю… Давай тогда так: ты – Аскольда, я – Миниха. Аскольд еще трехлеток, а Миних – очень спокойный мерин.

Рина нырнула в денник к Миниху. Старый мерин с бело-желтой проточиной совался мордой в пустую кормушку, потом резко дергал морду на себя и слушал звук.

Сашка некоторое время понаблюдал, как Рина седлает Миниха, а потом потащился к Аскольду. Трехлеток Аскольд был плодом дельфийской кобылы Роксоланы – изящнейнего существа с огромными глазами, и тяжеловоза по кличке Паровоз, который использовался на подмосковном конном заводе для укрупнения поголовья рабочих лошадей. Шныр, упустивший кобылу, получил жуткий нагоняй и три месяца уныло выгребал навоз. Кавалерия и Кузепыч опасались, что жеребенок родится бескрылым, однако дельфийская кровь пересилила. Поначалу похожие на культяпки, крылья Аскольда быстро обросли перьями, и вскоре от их энергичного взмаха поднималась волна воздуха, открывающая ворота пегасни.

В остальном же это был вылитый папочка – медлительный, флегматичный, громадный как слон. Широченный круп. Хвост как веник. Мохнатые ноги с громадными копытами. Когда Аскольд в первый раз взлетел, посмотреть на это собрался весь ШНыр. Лучше всех коллективные ощущения выразил Кузепыч. «Только б это не рухнуло на крышу!» – сказал он.

Рина быстро оседлала Миниха и отправилась помогать Сашке. Забравшись с ногами на седло, Сашка подпрыгивал, пытаясь поймать морду Аскольда. Трехлетку седлаться не хотелось. Он злился и недовольно похрюкивал.

– Не суйся к пегу, когда он скалится! – предупредила Рина.

– Я думал, он улыбается, – оправдываясь, сказал Сашка.

– Сейчас я тебе улыбнусь!.. А ну прррими! – прикрикнула Рина на Аскольда, ловя его голову правой рукой в охват. – Бери уздечку! Расстегивай подбородный, трензель расправь! Куда в зубы суешь? Много лишних пальцев? Хорошо, что это Аскольд! Ты так Эриху сунь!

– Ты же суешь! – оправдываясь, сказал Сашка.

– Я нажимаю на беззубый край!.. – Рине приятно было покрикивать на Сашку, как на нее саму все лето покрикивали старшие и средние шныры.

Продолжая ворчать, она оседлала Аскольда и велела Сашке вывести его из пегасни.

Рядом с тяжеловозом-полукровкой старичок Миних казался летающим чучелом, но чучелом задиристым. На третьем разминочном круге подловатый дедушка воспользовался тем, что Рина отвлеклась, подкрался и тупыми зубами ухватил Аскольда за внутреннюю часть ляжки. Это было дико больно. Трехлеток решил, что его сжирают заживо. Мгновенно утратив мужество, он прижал уши и стал удирать.

Сашка, до этого сидевший на Аскольде уютно, как на диване, осознал, что началась выворачивающая внутренности тряска. Казалось, кто-то невидимый непрерывно кричит ему в уши: «ля-ля-ля-ля!» Он потерял вначале правое стремя, потом левое. Повис на поводьях, но это было все равно, что хватать за сцепку мчащуюся электричку.

Тихий и обычно всеми шугаемый Миних был крайне доволен, что ему удалось устрашить такого гиганта. Весь его мозг заполнила торжествующая мысль: «Раз от меня бегут, значит, я страшен!» Он заржал и помчался за Аскольдом.

Рина что-то кричала, но Сашка не слышал. Доскакав до края поля, Аскольд вломился грудью в заросли. Сквозь парк он продирался как взбесившийся носорог – снося все, что можно снести. Рине оставалось только направлять Миниха в проделанную Аскольдом брешь. Хотя умный мерин и без нее соображал, как пользоваться плодом чужих трудов.

Сашка обхватил шею трехлетка и уткнул лицо в гриву. Он спас глаза от веток, но окончательно утратил всякий контроль над конем. Минуту спустя разгоряченный Аскольд вылетел на поляну перед забором ШНыра. Метнулся в одну сторону, в другую. Начал останавливаться, но за его спиной уже пыхтел воинственный дедушка.

Тогда Аскольд помчался на забор, оттолкнулся и… неуклюже поднялся на крыло. Легкий, неуловимый толчок, и Сашка понял, что они больше не в ШНыре. И сразу дикая тряска прекратилась. Сашка неуверенно выпрямился, огляделся и смог вставить ноги в стремена.

* * *

Лететь оказалось гораздо приятнее, чем скакать. Никакой тряски, все внутренности остаются на месте. Если бы не сильный ветер, бьющий в рот и мешающий дышать, было бы совсем хорошо.

Старичок мерин проветрился и больше не задирался. Сашку нагнала Рина. Ее лицо в лунном свете казалось белым и плоским. И абсолютно счастливым. Ее мечта сбылась: она летела, ощущая надежную упругость воздуха. Миних двигался против ветра так обманчиво легко, что Рина, не выдержав искушения, зачерпнула воздух ладонью. Вдруг и она тоже может летать? Мало ли.

Радость наполняла ее, как газ – воздушный шар. И была эта радость так велика, что Рина моментально забыла и бесконечную уборку, и заваливающуюся тачку с вихляющим колесом, и навоз, и то, что она целое лето жила без ноута, а все ее вещи запросто помещались в рюкзак.

Рина была убеждена, что летят они низко, хотя пересекавшие поле столбы казались не крупнее чайной ложки. Вдали огнями шевелился поселок, за ним – еще один, а совсем далеко ровным, исходящим от земли сиянием, золотилась Москва. Отсюда она казалась чем-то живым, вроде выброшенной на берег медузы. Со всех сторон к медузе сбегались нити серебристых дорог, посыпанных живыми светляками фар.